Квентин Тарантино - кровь, секс, кино...

Мастурбация в кинозале, боксирующий Боб Дилан, происхождение маньяков и алкоголизм во славу кинематографа – темы, которые волнуют Квентина Тарантино.

Беззаботную молодость Квентин Тарантино провел за прилавком видеопроката. Ну, не то чтобы собственно за прилавком – скорее в душной утробе подсобного помещения, где, не выпуская из рук верный пульт перемотки, будущий создатель «Криминального чтива» пожирал кассету за кассетой. Иногда, между сном, просмотром видео и набрасыванием сценарных идей, Тарантино предавался «сеансам самоуничижения Квентина». Состояли они в следующем: «Я не спал всю ночь, ходил, как зомби, по комнате и говорил себе: мужик, все, что ты сделал в этой жизни, – полное дерь­мо». На этих руинах самооценки, утверждает ­Тарантино, зародилось немало наполеонов­ских планов.

Квентин повествует мне о «сеансах самоуничижения» в тихом тайском ресторанчике на бульваре Сансет; когда я интересуюсь у него, актуальны ли эти сеансы до сих пор, Квентин смотрит на меня как на идиота: «Конечно, нет!» Тарантино удалось примкнуть к редкой когорте людей, которые строят жизнь по собственному сценарию и не скрывают от этого удовольствия.

Сегодня главный предмет обожания Квентина – это, естественно, его свежайший фильм «Доказательство смерти», часть вторая их с Родригесом двойного удара под названием «Грайндхаус». Приблизительный перевод этого термина – молотильня; так назывались кинотеатры, где демонстрировались фильмы соответствующих жанров. Очередная копро­дукция двух главных киновундеркиндов 1990-х – апофеоз их синефильских пристрастий, посвящение горячо любимому жанру exploitation films, царившему в 1930–1970-е годы благодаря грошовым бюджетам, неподвластности студийной цензуре и тотальному беспределу сюжетов. Тарантино и Родригес пообещали сделать все по-настоящему – как если бы в распоряжении творцов классического грайндхауса оказались приличный бюджет и готовые на все голливудские звезды. Следуя законам жанра, режиссеры сохранили формат double feature: грайндхаус-фильмы, как правило, шли по паре за сеанс, разбитые роликами картин, шедших на других сеансах. Ролики «других фильмов» у Тарантино и Родригеса тоже есть: рекламировать несуществующие трэш-шедевры парочка доверила товарищам по кровавому цеху – Робу Зомби, Эли Роту и Эдгару Райту.
--------------------------------------------------------------------------------

В общем, кровавый пир киномана во время чумы голливудской серости? Очень похоже. Между тем игнорируемая Тарантино система мстит нонконформистам, чем может. Так, в Европе и, в частности, в России трехчасовой «Грайндхаус» варварски расчленен на соответствующие фильмы Тарантино и Родригеса, которые будут показаны с двухмесячным интервалом. Также из проекта будут вычищены те самые псевдоролики. Все это напоминает дьявольский кошмар в гораздо большей степени, чем собственно сюжеты «Грайндхауса».

Кстати, о сюжетах. Квентин предпочел самовыразиться в любимом жанре слэшера – особо кровавом поджанре фильмов ужасов, главным действующим лицом которого обычно выступает убийца-психопат, расправляющийся с жертвами с особой наглядностью.

Главным орудием убийства у затейника Квентина выступает не банальные нож или пистолет, а – ни много ни мало – «смертезащитная» машина. Принадлежащий безумному каскадеру в исполнении Курта Рассела, этот автомобиль защищает своего водителя от гибели в самых невероятных катастрофах, посылая при этом на тот свет прочих граждан. С этого красочного образа мы и начинаем беседу.

Квентин, откуда возник дикий образ каскадера-маньяка за рулем «неубиваемой» машины?

Оттуда же, откуда все мои другие образы – из других фильмов! Когда мы задумывали эту авантюру, то прекрасно представляли, что это будут два ужастика абсолютно четких поджанров. Я сразу же выбрал слэшер и принялся отсматривать тонны фильмов этого жанра. Со мной всегда­ так: я по новой западаю на какой-то жанр, ­режиссера или актера и начинаю пересматривать все подряд.

Что происходит у тебя в голове, когда ты неделями отсматриваешь ­поделки безвестных режиссеров?

Предлагаю тебе взглянуть на это с моей точки зрения. Моя жизнь – это бесконечные киноуниверситеты, а выпускной бал состоится в день моей смерти. Мой мозг беспрестанно трудится над дипломной работой, и это, поверь, навсегда.

Ты анализируешь эти фильмы или тебя просто прет от кровавого беспредела?

Я смотрю, впитываю, сравниваю методы разных режиссеров. Тут я как раз столкнулся с небольшой проблемой, так как слэшер – очень строгий жанр. Я не знаю другого такого сурового жанра – кроме разве что фильмов-о-женщинах-в-тюрьме. В слэшере должно произойти то-то, то-то и то-то. В этом странным образом и состоит кайф таких фильмов – они все одинаковые. Я решил изменить это и проделать с жанром слэшера то же, что я сотворил с жанром фильмов-ограблений в «Бешеных псах», а именно: снять свою, странную, ни на что не похожую версию. И вот тут-то я вспомнил про «смертезащитную» машину. Понимаешь, на раннем, так сказать, этапе своей карьеры я не боялся погибнуть от землетрясения или в авиакатастрофе – я четко представлял, что мне еще многое предстоит сделать. Типа, Господь не для того посадил меня на грешную землю, чтобы тут же забрать обратно. У меня была маленькая машина, Chevrolet Geo Metro, я ездил на ней много лет, не думая ни о какой безопасности. И вдруг, уже после «Криминального чтива», меня стали посещать мысли (смеется) вроде: «А вдруг я уже выполнил свое предназначение...»

Короче, ты испугался, что Господь теперь не задумается лишний раз, пустить ли тебя в расход...

Именно. Вот я и подумал: надо купить новую машину, с более современной системой безопасности. В итоге я купил Volvo. Но незадолго до этого у меня случился разговор с кем-то из кинобизнеса, и этот парень сказал мне: «Купи машину, не важно какой марки, отдай ее каскадерам, заплати десять тысяч баксов, и они сделают ее смертезащитной. Они это могут проделать с любой тачкой». Эта мысль прочно засела у меня в голове: ого, можно взять любую машину и сделать ее «смертезащитной»! Она терпеливо ждала своего момента и – бац! – ­вылезла наружу в этом сценарии.

У слэшер-фильмов, как правило, достаточно бредовый сюжет. В чем состоит основа удовольствия, которое испытывает зритель от просмотра?

Часть лично моего удовольствия как режиссера – это игра со зрителем. Я как бы превращаю зрителя в соучастника своего преступления. Когда две машины мчатся на огромной скорости друг на друга, зритель хочет, чтобы они столкнулись.

Почему не наоборот?

Потому что я веду их к этому. Это как совокупление. Больше всего ты хочешь испытать оргазм. Я тебе дрочу, а когда машины врезаются друг в друга, ты кончаешь. Правильно? И когда я тебе дрочу, меньше всего ты хочешь, чтобы я остановился за секунду до твоего оргазма. И именно это я и делаю! Зрители ждут: вот сейчас наконец это произойдет... а потом происходит такое, от чего им хочется блевать, нечто, во сто крат превосходящее их самые смелые ожидания. Мы не этого ждали! Поздно, ха-ха-ха. Ты кончил, дружок... кровавой спермой, мать твою! Я показываю, насколько это на самом деле ужасно, когда сталкиваются две машины – совсем не так, как обычно показывают в кино. «Мы не этого хотели!» Но именно это вы получили! (Смеется.)

Вся эта образная система – мастурбация, оргазм – относится ко всем видам кинематографа?

К моим фильмам точно. Я однозначно стремлюсь довести зрителя до оргазма. Я ласкаю вас, мучаю, заставляю полюбить фильм. Дрочу со страшной силой, короче.

Почему именно у тебя так хорошо получается довести зрителя до оргазма?

Все дело в режиссерском видении. Я люблю выстраивать пространство внутри фильма. Это кино внутри кино, и это втягивает тебя в картину. Понимаешь? Это не книга, не пластинка, не опера, не картина, не радиопьеса – это кино. И кино способно доставить тебе наслаждение огромной силы, на что другие виды искусства не способны. Именно осознание этого является для меня основополагающим в отделении больших кинематографистов­ от просто режиссеров.

Ну и чтобы до конца прояснить картину, мы все-таки говорим о метафорическом оргазме, не правда ли...

Ну как скажешь. В общем да, ­как правило.

Просто не хотелось бы потом перечитывать текст и представлять, что, возможно, в этот самый момент Квентин Тарантино, скрючившись у экрана домашнего кинотеатра, ­запускает фонтан во время кульминации какого-нибудь слэшера...

Избави бог. Не то чтобы я не мастурбировал во время просмотров. Дрочу, еще как. Но не на сцены убийств. На сексуальные сцены – сколько угодно, как и все простые смертные.

Какова роль насилия в «Грайнд­хаусе»?

Это ведь фильм ужасов, дружок. Понимаешь, один назовет это насилием, другой – экшном, третий – «кошмарной реальностью» или «элементом кровавого хоррора». Какую роль играет насилие в грайндхаус-фильмах? Я тебе скажу какую – оно играет роль переплета, который не дает страничкам рассыпаться и упасть в грязную лужу. Такой жанр, извините. Знаешь, почему эти фильмы прозвали exploitation films? В этом термине нет никакого отрицательного смысла, никто никого не эксплуатирует. Просто у продюсеров этих фильмов не было возможности пригласить на главные роли Пола Ньюмана и Барбру Стрейзанд или других звезд, чьи имена они могли бы гордо написать на постерах. Речь идет о тех элементах зрелища, которые зрители не могли найти в голливудских фильмах, чем и пользовались режиссеры грайндхауса, эксплуатируя такие очевидные темы, как секс, насилие, всякие странности человеческой природы. «Блин, не верю своим глазам, неужели это и вправду показывают в кино?»

То есть для тебя насилие в кино и насилие в жизни – по-прежнему вещи, глубоко чуждые друг другу?

Абсолютно. Когда я смотрю «Техасскую резню бензопилой», я не могу уравнять в своем сознании, допустим, сцену, где девушку подвешивают на крюк, с каким-нибудь реальным случаем, который может произойти со мной на улице, ну типа: «Сижу я в машине, а на капот забирается какой-то псих, я говорю ему: отвали, а он достает бритву и начинает кромсать мою физиономию...» Такой эпизод не будет иметь ничего общего с острыми ощущениями, которые я испытал, придя в кинотеатр и заплатив за билет. Это все равно что связать, скажем, самоубийство поэтессы Сильвии Плат и прослушивание на полной громкости песни «Не бойся старухи с косой» (смеется).

Говорят, ты посылал сценарий фильма Бобу Дилану.

Ага. Мне показалось, что он должен получить удовольствие от диалогов, оценить словесные игры, разноголосицу текста. Я – большой фан Дилана, кроме того, мы немного знакомы. У него есть свой боксерский тренировочный зал, и лет шесть назад я в нем тренировался. Так мы и познакомились.

У Дилана свой боксерский зал?

Да, только по приглашениям. Мы сразу подружились, вели очень познавательные беседы. Боксировали немного.

Тебе было страшно колотить Дилана?

Наоборот, все было здорово. Он любит боксировать по-настоящему.

Ну и какой у него удар?

Один раз влепил мне как следует. Мы спарринговали, я отвлекся, и он врезал мне справа. Отвлекся на долю секунду, и тут же – бам! По идее все произошло стремительно, но я видел удар как в замедленной съемке. Отлично вмазал. В общем, недавно я позвонил ему, он был в городе, мы поговорили, и Боб сказал: «Прочитаю с удовольствием. Присылай сценарий».

Прочитал?

Не знаю, у меня потом все закрутилось, не было времени перезвонить. Забавно, но образ Дилана как бы постоянно сопровождал меня во время съемок. Во-первых, я постоянно слушал его новый альбом в машине по дороге на работу и домой. Я даже полюбил Self Portrait – пластинку, которую никто не любит. И потом, не хочу сказать, что этот фильм – мой личный John Wesley Harding, но для меня он оказался тоже в каком-то смысле прорывом на новый уровень. Не могу с полной уверенностью утверждать, что это моя лучшая работа, но я явно вышел на новый уровень.

Можно подробнее описать этот новый уровень?

Я очень горжусь женскими характерами в этом сценарии. Раньше я бы так не смог. Они во мне давно бродили и наконец прорвались наружу. И они прекрасны! Мне раньше не удавалась так близко подойти к адекватному описанию интимных моментов женской дружбы. При этом говорят они на абсолютно современном языке – это не девчонки из моего школьного альбома.

Где ты подслушивал девичий треп?

У меня полно друзей-женщин. Скажу больше: я широко известен тем, что у меня очень много именно друзей-женщин. Я постоянно тусуюсь с разными группами женщин, я вхож в их компании, понимаешь? Можно даже сказать, что я являюсь полноправным членом их группировок.

Говорят, ты искренне веришь в реинкарнацию и точно знаешь, кем был в прош­лых жизнях.

Я стопроцентно был писателем как минимум в нескольких прошлых жизнях.

Ты можешь почувствовать, в какую эпоху жил хотя бы один из писателей-Тарантино прошлого?

Нет, конечно. Хотя, мне всегда казалось, что, может быть – повторяю, может быть, – я был Шекспиром. Мне, в общем-то, по большому счету нет особого дела до Шекспира, я никогда не был фанатом Шекспира, но мне посто­янно указывают на какие-то конкретные моменты в моих фильмах и как они связаны с какими-то конкретными темами трагедий Шекспира. Приходится невольно утверждаться в этой мысли, понимаешь? Я помню, когда мы репетировали сцену из «Бешеных псов», где коп учит Тима Рота законам работы полицейских под прикрытием, Харви Кейтел сказал, что это речь Гамлета, обращенная к бродячим актерам, пересказанная современным языком. А я не читал «Гамлета». Такие дела.

Кем, кроме писателей, ты бы еще мог быть в прошлых жизнях?

Я совершенно точно был негром-рабом, причем как минимум в трех жизнях. Плюс я был японцем как минимум в одной жизни и китайцем – тоже в одной.

Ты – известный фанат женских ступней. Зрители «Грайндхауса» не будут разочарованы – сценарий начинается с крупного плана женской ступни.

Женская ступня уже превратилась в мой режиссерский трейдмарк – наподобие хичкоковских камео. Но я заметил, что любой хороший режиссер, снимая женщин, всегда снимает ступни, много ступней. Они особенно киногеничны, понимаешь? Наконец ступни выходят на первый план, и я счастлив, как никогда! Возьми «Темную сторону страсти» Джейн Кэмпион – там до фига кадров со ступнями Мэг Райан. Или в «Девственницах-самоубийцах» – сплошь девичьи ступни. В моем фильме не могло не быть много ступней просто потому, что этот фильм эксплуатирует женскую сексуальность! А я снимаю те части женского тела, которые считаю сексуальными, – попу, ляжки и ступни.

Ты когда-то собирался снимать фильм про Бонда и даже предложил экранизировать «Казино «Рояль». Продюсеры по­благодарили тебя за наводку?

То-то и дело, что нет, и это – единственное, что меня бесит в новом «Бонде». На самом деле все было гораздо смешнее. Поначалу продюсеры «Бонда» вообще считали, что «Казино «Рояль»­ невозможно экранизировать. Но я очень хотел снимать его сразу после «Криминального чтива». Мы пытались перекупить права на экра­низацию у семьи Флеминга, но ничего не получилось. Харви Вайнстайн хорошо знает всю эту компанию. И когда он спросил у них: «Как насчет Квентина?» – они запаниковали. Не знаю, насколько это все правда, но речь шла о том, что Тарантино, мол, снимет слишком хороший фильм и поднимет планку так высоко, что режиссерам следующих фильмов о Бонде будет за ним не угнаться и надо всем ­сериалом нависнет жирный знак вопроса. Ну что ж, спасибо и на этом.

Почему ты снимаешь кино?

У меня нет выбора. Почему Моцарт играл на рояле? Я просто не могу не снимать. Если представить себе бар, где тусуются великие режиссеры – там будут Хичкок, Джон Форд, Скорсезе, Спилберг, Антониони, Гриффит, то я бы не пошел пить в этот бар. Моя компания – Сэлинджер, Боб Дилан, художники, вышедшие за рамки своего искусства. Их произведения делают жизнь миллионов людей лучше; не знаю, пустят ли меня в этот бар, но именно в него я стремлюсь попасть.

Следующим фильмом точно будут давно задуманные «Бесславные ублюдки»?

Сто процентов. Я почти все дописал и все придумал – на подготовку у меня уйдет еще, наверное, год. Это мой следующий Эверест. Пять лет я вынашивал Большую Идею этого фильма и наконец родил ее.

Как считаешь, ты – недооцененный или переоцененный режиссер?

Думаю, ни то ни другое. Во всяком случае, пока. В смысле, пока не нарисована вся картина. И это хорошо, потому что каждый раз, когда я снимаю кино, я рискую облажаться. С «Грайндхаусом» та же ситуация. Черт побери, если сцена погони в этом фильме – не одна из лучших в истории кино, значит, я не так хорош, как я думаю. Но мне-то кажется, что я чертовски хорош!

Говорят, закончив съемки «Убить Билла», ты объелся кислоты и полез колобродить на Китайскую стену?

Правду говорят.

Было что-то похожее на съемках «Грайнд­хауса»?

Там была сцена, которую я вырезал, в которой мой герой-бармен вместе с девчонками упиваются коктейлем под названием «Ирландская бомба». Прямо перед камерой. Знаешь, что такое «Ирландская бомба»? Наливаешь полпинты «Гиннесса», кидаешь туда рюмку, наполовину заполненную «Джеймсоном», наполовину «Бейлисом», и пьешь все залпом. Я назначил съемку на самый вечер – чтобы спокойно нажраться в кадре и ни о чем не думать. Тут все должно было быть по-настоящему, никакой подкрашенной воды, и мы сняли пять дублей. Когда мы закончили, я подумал, что надо снять шестой – люблю четные числа. Так вот, я не блевал, хотя все девчонки блевали. Одна из них свалилась с операторской тележ­ки, другая проблевалась прямо на тележку, а третья забыла, где живет, и нам пришлось шарить у нее по карманам в поисках адреса ее родителей, а потом везти ее туда. И все это – во славу кинематографа!

Отредактировано *SLIM* (2007-08-09 10:55:20)